Пылкий любовник - Страница 18

– Билл...

– Ты не думай, я не то чтобы...

– Билл, прости меня.

Он резко развернулся, навис над ней скалистым утесом, взял крепко за плечи, вглядываясь в осунувшееся лицо девушки.

– Вот это ты брось, учительша. Не извиняйся за то, в чем нет твоей вины. Если кто и виноват, так это я. Негоже пользоваться моментом и лезть под юбку к перепуганной девчонке.

– Билл...

– Я виноват, Морин. Больше такого не повторится. А что до Мэри Лу... Между нами она не стоит, да и не рыцарь я, который верность одной даме всю жизнь хранит, тихо занимаясь рукоблудием по углам.

– Билл...

– Любил я ее, очень любил. Но она умерла. Ее больше нет, ни здесь, ни где в другом месте. Попы говорят, на том свете можно встретиться, но только я свою Мэри Лу лучше знал, чем все попы в мире. Она бы нипочем не одобрила, если бы я дожидался скорой смерти и встречи с ней на небесах. Она жить любила. Смеяться. Песни петь. Верхом скакать по прерии, голышом. Дочку нашу любила.

Я спал с женщинами, Морин. Но ни одну из них не хотел ввести в свой дом. Познакомить со своей дочерью. Обещать что-то. Наверное, если такая найдется, я узнаю об этом как-то. То, что я к тебе... полез, извини. Больше не повторится. Это выброс адреналина, так в армии нас учили. Ты не бери больше это в голову, ладно? Я очень надеюсь на тебя, поняла? Ты можешь спасти нас с Мю. Это – самое главное. Ну что, мир?

Она подала ему руку – а лучше было бы этого не делать. Потому что от прикосновения жесткой широкой ладони Билла по жилам Морин мгновенно побежал жидкий огонь, стали ватными и слабыми ноги. Возможно, там, у перевернувшегося джипа у них и случился выброс адреналина. Несомненно и то, что этот красивый, сильный парень уже справился с собой и говорит ей чистую правду. В таком случае у Морин Килкенни только один выход: стиснуть зубы, загнать свои страсти поглубже в сердце и просто попытаться выполнить свою работу, помочь Биллу и его дочери по мере возможности – а потом как можно скорее сбежать отсюда. Вернуться в тихий, размеренный мир без гроз, прерий, инфернальных ранчеро и брутальных ковбоев, загнать свои гормоны в соответствующие рамки, завести себе приличного бой-френда, выйти замуж...

Из теплого тумана за спиной Билла вырвалось чудовище. Косматый и лохматый зверь, величиной с медведя, распластался в прыжке, оскалив такие зубы, что любой волк в обморок упадет. Не то что Морин Килкенни...

Билл подхватил бесчувственную Морин на руки и сердито отпихнул визжащее от счастья чудовище ногой.

– Сдурел, охламон? Сколько я говорил, на людей не бросаться?! Она же не нападала на меня. Визжи теперь, валяйся пузом кверху. У, балда!

Туман снова раздвинулся, пропустив громадного вороного жеребца. Кося бешеным глазом и сердито фыркая, конь грыз удила, которые являлись единственным предметом упряжи. Седла на жеребце не было, хотя всадник имелся. Очень маленький всадник, похожий на гнома, благодаря накинутому капюшону брезентового дождевика, полностью укрывавшего его от дождя.

Гном откинул капюшон и совершенно по-мальчишечьи присвистнул:

– Ни фига себе! Это и есть моя училка? Па, а она случайно не откинула копыта?

– Мю, перестань. Мы шли всю ночь, почти от самого шоссе.

– Развалюха перевернулась?

– Нет, заглохла... Гм, знакомить вас как-то глупо – но это мисс Килкенни.

– Сложно.

– Ее зовут Морин. Она англичанка, училась вместе с Милли. Она держалась молодцом, но Волк ее напугал. Давай-ка погрузим ее на коня...

– Погоди, па. Так мы не доедем. Забирайся в седло.

Через несколько минут вся компания покинула место исторической встречи. Билл Смит ехал верхом на Бароне, держа перед собой свою дочь, а та, в свою очередь, придерживала перекинутую через седло бездыханную Морин Килкенни, учительницу из города. Мюриель была доброй девочкой и потому полой дождевика прикрывала голые ноги своей учительницы, а другой рукой поддерживала – впрочем, не слишком заботливо – голову Морин.

Громадный серый пес неслышной тенью скользил рядом с жеребцом. Потом сквозь туман вдруг сильно и радостно ударил золотой сноп лучей.

Над прерией встало солнце.

Морин было необыкновенно тепло и хорошо. Ей снился сон, в котором все было сухое. Горячий песок пересыпался под босыми ногами. Сухое сено покрывало ровным ковром необъятную прерию вокруг Морин. Она подносила к губам флягу – но из фляги вместо воды сыпалась какая-то душистая пыльца, и это было замечательно, потому что сухо.

Потом прерия заколыхалась и куда-то делась, а в наступившей темноте чей-то звонкий голосок озабоченно произнес:

– Па, она горячая и сухая. Надо бы дать ей отвара, чтобы пропотела. Как она ухитрилась простудиться?

Странно знакомый и успокаивающий голос, низкий и хрипловатый, ответил:

– Она не росла в прерии, Мю. Она из города. Да и всякий простудился бы, прошлепав босиком столько времени по грязи, под проливным дождем. Плесни-ка в отвар пойла. Из темной бутыли, ты знаешь...

Потом наступила тишина, а потом чьи-то руки удивительно легко и нежно приподняли Морин, а к ее губам прижалось что-то горячее и гладкое. Обжигающая жидкость, пахнущая луговыми травами и еще одним, подозрительно знакомым ароматом оказалась у Морин во рту.

Уже знакомый костер вспыхнул в желудке, и из тьмы соткалось доброжелательное лицо мистера Дженкинса. Усы встопорщились, белоснежные клыки сверкнули в улыбке:

– Считайте себя на небесах, мисс Килкенни! Мировая вещь – наше кукурузное пойло на жженом сахаре!

Морин тут же успокоилась и даже попыталась приоткрыть глаза. Все верно, мистер Дженкинс не наврал. Это небеса. Вот и ангел.